Антон Уткин: пережить смерть близких

Я в терапии несколько лет, и темы, которые для меня были пылающими, закрылись. Конечно,  это — дорога  длиной в жизнь, и впереди много нерешенных вопросов. Но одно дело, когда у тебя из раны размером с голову человека хлещет кровь, другое — когда это, скорее, царапины, порезы, синяки и ушибы — вещи не самые комфортные, но вполне совместимые с жизнью.

Несколько лет назад у меня в один год умерли почти все родственники, кроме мамы. Так совпало — один за одним. Всех этих людей я очень любил, и каждый раз, когда кто-то из них уходил, это становилось для меня трагедией. Двое были для меня большими идеалами, ролевыми моделями — теми, на кого я ориентировался в жизни и до сих пор не жалею об этом. Тем горше была утрата. Я очень грустил.

Дед — масштабная личность, глава семьи, бывший военный, прошел войну первым пилотом тяжелых бомбардировщиков. Летние месяцы я рос с ним, это многое мне дало. Он мной занимался, я был ему интересен. Я чувствовал, что он мой наставник — старший, мудрый, красивый. Поддерживающая фигура.

Когда теряешь такого человека, теряешь значительную часть жизни. Почва уходит из-под ног, посоветоваться толком не с кем. Это как Люк Скайуокер и Оби Ван Кеноби. Оби Ван погибает в драке с Дартом Вейдером, и Люк остается один. Он молодой джедай, ещё мало чего умеет — и всё, теперь он один, сам должен идти дальше.

Когда из твоей жизни уходят другие взрослые, ты понимаешь, что теперь за старшего ты. Это новая ноша, которую нужно принять и идти с ней дальше. Одному это было вдвойне непросто.

С психотерапевтом мы назвали все эти сложные чувства, описали взаимоотношения со всеми умирающими и умершими родственниками, подняли все вопросы, которые у меня к ним были. Всё это было разложено, проговорено, отрефлексировано и прожито.

Груз постепенно с меня спадал — до тех, пока я не понял, что могу жить как человек, который закрыл эту страницу, не навсегда и не до конца, но пришло облегчение. Я стал функционален, адекватен, скорее положителен к окружающему миру, чем нет.

Благодаря терапии мне удалось прожить боль утраты. В конечном итоге эта рана перестала болеть — мне может быть грустно, но это скорее светлая грусть. Не зияющая рана, которая тебя дезориентирует, деморализует и вгоняет в депрессию.

Я начал интересоваться семейным архивом, расспрашивать маму о родственниках. Я ощущаю, что это часть моей истории и, кажется, я теперь буду за старшего.

Есть два фото: деду лет семь и маме около восьми. Ещё учась в школе, я их поставил за стекло в книжном шкафу, приходили знакомые и спрашивали: а где это ты? Эта внешняя схожесть, конечно, удивительно соединяет весь род, и добавляет ощущения цельности, продолженности.

Метафору с кровоточащей раной я не просто так привел. Чтобы ее «зашить», свои чувства нужно назвать, разложить, а затем прожить. И понять, как жить дальше.

У тебя есть проблема. Ты можешь с ней жить, но можешь не иметь инструментария, чтобы ее решить. Так же с психологическими задачами, их может быть нелегко решить самостоятельно. Терапевт может дать четкий ясный цикл обратной связи, трезвый, поддерживающий фидбек.

Год назад я по сумме разных причин — личных и профессиональных — пошёл учиться на гештальт-терапевта. Для меня это обогащающий опыт, который разворачивает потребительский подход к терапевту от «я пришёл со своими проблемами — помогите мне с ними» до «я выстраиваю с терапевтом такие взаимоотношения, которые позволяют проживать опыт в безопасном пространстве и вырабатывать новые, более гармоничные способы взаимодействия с миром».

Психотерапия для меня не про тотальное принятие и уютное теплое плечо. Это как человек, который приходит к тебе со скальпелем, и ты видишь: одно движение — и будет очень больно, но этого движения не происходит.

Этот танец с ножами намного круче, чем эмоциональное поглаживание. Мне важно испытывать встречную целительную агрессию терапевта, иначе я не излечиваюсь. Когда интервенция становится какой-то сущностной, начинается моя трансформация.