Как психотерапия помогла мне пережить смерть папы

Лиля Брайнис, основательница и директор благотворительного фонда «Шалаш», рассказала о том, как психотерапия помогла ей пережить смерть папы, почему этот путь занял пятнадцать лет и почему важно не избегать горевания.

Папа погиб, когда мне было десять. И я замерла — папину смерть осознать было невозможно. Уже на следующий день я могла смеяться, вообще не плакала и была абсолютно спокойна. На похоронах думала: «А как я пойду в школу? А что подумают одноклассники? Ну, через 20 лет уже будет полегче».

Чувства вернулись ко мне года через три. Я вдруг почувствовала себя предательницей, потому что слишком легко пережила папину смерть. Он думал, что я его люблю, а я его обманула, ведь я совсем не плакала и не грустила. Раз я так легко пережила его смерть — значит, я не умею любить, значит, я плохой человек. Я рыдала ночами.

В семье была важная традиция. Мы собирались все вместе дважды в год: на папин день смерти и в папин день рождения — собирались, чтобы его вспомнить. И чем взрослее я становилась, тем больше меня бесило, что на этих встречах люди разговаривали о чём угодно, только не о папе. С другой стороны злило, что мне самой рассказать о нём нечего. Я как будто его не знала. Я его всё меньше и меньше помнила. Я стала узнавать его по книгам: читала книги, которые он собирал. Отчаянно назначала встречи с людьми, которые могли бы мне что-нибудь о нём рассказывать. У меня было ощущение, что 10 лет, которые мы прожили вместе, — это гораздо меньше, чем, например, 17 лет, которые прожила с ним мама; или 25, которые с ним дружили его друзья. Им досталось больше, они его знают лучше. И мне нужно у них спросить, каким он был. Они рассказывали про него, как про друга, про партнера. Мне было важно узнать, как он дружил, выстраивал бизнес, реагировал на ситуации стресса.

В психотерапии я поняла, что у меня не было опыта взрослой дочери своего отца. Я знаю, что такое быть маленькой дочкой. У меня был папа, он обо мне заботился, а потом его не стало. Насколько я могу доверять своему воспоминанию о нем? Повзрослев, я постоянно тревожилась: папина ли я дочка, похожа ли я на него; а любил бы он меня, если бы мне встретились сейчас? С мамой наши отношения менялись: я могла ей противостоять, спорить с ней. С папой этого опыта не случилось.

Человек есть, но на самом деле его нет.

В 19 (через девять лет после папиной смерти) я поехала в Израиль и там страшно влюбилась, просто до смерти. Но я жила в Москве и училась в институте, а он жил в Израиле и служил в армии. За два года наших отношений мы в сумме виделись месяц. Как-то я стояла в аэропорту Тель-Авива и отчетливо почувствовала всем телом, что я могу этого человека больше никогда не увидеть. Это — момент, когда он в принципе может для меня умереть. Я вновь столкнулась с переживанием папиной смерти. В свои 20 лет я вдруг отчетливо поняла, что мне это напоминает: человек, может быть, и живет где-то на земном шаре, но в принципе для меня его не существует. Это осложнялось тем, что он участвовал в военных действиях и действительно мог в любой момент умереть.

Мы много обсуждали это с моим терапевтом: для меня это была возможность перепрожить папину смерть, перестолкнуться с ней спустя 10 лет после того, как это случилось. Когда психика окрепла и у нее накопился какой-то ресурс, я уже могла выдерживать это, не блокировать мысли, а быть в переживании. Два года отношений по сути были годами горевания о папиной смерти. Я в принципе функционировала — ходила в универ, сдавала экзамены, даже пошла на работу — но фоном всегда шло это переживание: человек есть, но на самом деле его нет. Он для тебя как бы существует в реальности, ты помнишь его, скучаешь, но встретиться невозможно, как если бы он умер.

Этот опыт дал мне понимание, что я умею любить абсолютно беззаветно, я верный человек. Я могу испытывать боль и не разрушаться. Важно дать себе возможность допережить эмоцию столько раз и с такой интенсивностью, с какой это требуется. Терапия позволила присвоить это переживание и увидеть эти отношения, как шаги к переживанию горя. Ты признаешь светлые стороны своего опыта и грустишь о том, что все закончилось.

Психотерапия, на мой взгляд, работает, как химиотерапия. Ей все равно какую ткань уничтожать: здоровую или больную. Работая с параллельной проблемой внутри терапии, ты вдруг разбираешься с гораздо большими и значимыми вызовами — и это отражается на отношениях с другими людьми.

Спаниель — это папина собака.

В 95 году папа купил щенка кокер-спаниеля. Он умер в 2006 году, когда я училась на первом курсе. А спустя еще 10 лет, когда мне исполнилось 25, я возвращалась поздно вечером из магистратуры и увидела, как в переходе мечется в спаниель. Я рыдаю, ловлю эту собаку, звоню маме, с которой в тот момент живу. Мама, естественно, против собаки. Но я все-таки ее забираю, а дальше начинает происходить невероятное. Дома в течение месяца разворачивается битва за собаку внутри семьи.

Я решила не оставлять собаку себе, а искать ей хозяев. А пока она живёт с нами, кормить ее, гулять с ней — моя ответственность. Но всякий раз, когда я возвращалась из магистратуры домой, мама сообщала, что уже погуляла и покормила собаку. Я устанавливала правила, но мама их нарушала.

Внутри терапии мы начали разбирать схему, которая завертелась вокруг собаки. Все как будто спроецировали в спаниеля папу и начали за него бороться. Я увидела, что внутри семейной системы мои границы нарушаются, меня не учитывают.

Единственным способом решить эту проблему был переезд в старую квартиру, где мы жили с папой. Нужна была физическая сепарация. Настаивать на своем, отстаивать свои границы очень сложно. Я чувствовала себя плохим человеком. И отделиться самой, без помощи, я бы не смогла. Терапия очень усиливала меня как фигуру внутри этих отношений.

Переезд вызвал очень мощные переживания. Я вдруг почувствовала себя в безопасности, наконец перестали сниться кошмары, как я теряю нашего старого спаниеля. Гуляя с собакой рано утром, внутри двора, в котором я выросла, я вдруг поняла, что мои воспоминания никто не заберет. Я вдруг признала реальность своих ощущений, значимость и огромность своего опыта с папой. То, что у нас с ним было: как мы ходили, разговаривали, гуляли. То, как он на меня смотрел. Во мне это осталось. Во мне это есть. И это — основа моей силы, основа моей энергии. Присвоив папину энергию, я стала чувствовать себя очень сильной в других отношениях. Я в них не пугаюсь. Я в них присутствую. У меня внутри столько любви. Я знаю, что могу сдюжить очень многое.

Я вдруг увидела со стороны наши семейные встречи: прошло уже 20 лет, а люди продолжают собираться два раза в год. Они помнят папу. И я поняла, что хочу поблагодарить всех этих людей. Хочу сказать им большое спасибо — я очень ценю, что они его помнят, находят время приехать.

Психотерапия дала мне опыт доверия, опыт зеркального взрослого — партнера, который возвращает мне меня в безопасной обстановке. Это — как зеркало, в котором ты видишь гораздо больше, чем когда ты смотришь только из себя. У тебя нет бокового зрения, нет вида сзади. А когда у тебя есть зеркало, ты можешь увидеть всё. Мой путь к принятию папиной смерти занял пятнадцать лет. Без терапии я бы этот путь не прошла так четко.

PS. Спаниеля я потом отдала, ведь это была не моя собака. Сейчас он живёт в Калифорнии, его зовут Чарли, и у него прекрасная семья.