Маша Катарсис: Как психотерапия помогла мне стать взрослой

Художница и иллюстраторка Маша Катарсис — о том, как пережить насилие и продолжить жить, почему взрослой быть здорово и при чем тут рисование.

О детстве и насилии
Одно из моих ранних воспоминаний — отверженность. Как-то раз мы отправились в магазин с мамой и папой, и я помню, как отец впервые сказал в моем присутствии: «Мне этот ребенок не нужен». Тогда я поняла, что безразлична ему. И с тех пор чувство отверженности поселилось во мне надолго. Другое воспоминание из детства — беспомощность. Когда отец ушел в новую семью, главной в нашей стала бабушка. Она была нашей большой мамой, но, к сожалению, очень гиперопекающей: постоянно следила за мной, проверяла, во что я одеваюсь, как выгляжу. Ее забота и любовь ужасно душили, просто не давали дышать. Иногда я задумывалась: «Вот она умрет, и как же я буду без нее?». Я была в тотальной эмоциональной зависимости от этого человека.

Кроме бабушки в семье была мама, как и отец, совершенно безразличная и вдобавок в алкогольной зависимости, и еще муж бабушки — неродной мне дед. Он — гениальный выпускник Бауманки, классный и умный математик. Дед запускал ракеты на Байконуре, мог починить все, что угодно, собрать какой-нибудь полезный механизм. Он был человеком добрым, с радостью помогал мне с математикой, а потом и с геометрией. Но за дедом водился, как говорила бабушка, «грешок». И из-за этого «грешка» я 13 лет терпела домашнее насилие, о котором все знали, но предпочитали не замечать или находить оправдания.

Дед был с нами с моего рождения, и, сколько я его помню, все время много пил. И когда он пил, то из человека мягкого и приятного превращался в агрессивного. Свою ярость он не мог контролировать: сразу выплескивал ее наружу. Когда он напивался, мы с бабушкой прятались в шкафах. Или меня прятали у соседей. Он взламывал ломом нашу дверь и кричал, что сейчас всех убьет. И, наверное, тогда у меня и сформировалось чувство безысходности от того, что я — маленький ребенок и ничего не могу сделать с тем, что взрослый дядька бегает за нами по квартире, размахивая топором.

Читайте статью Что такое сепарация? Что нужно сделать, чтобы отделиться от родителей?

О беспомощности
Мои родственники совсем не осознанные люди, и никто передо мной не извинялся за эти ужасы, никто не объяснял, почему так происходит. Никто не говорил: «Маша, твой дедушка — алкоголик». Мама в силу зависимости вела себя, как ребенок, можно сказать, что мы с ней ролями поменялись: это я была ей матерью. И, как «ребенок», она тоже ничего не могла с дедом поделать. Она приходила с работы и, максимум, иногда вместе с бабушкой связывала деда, чтобы он не буянил. А бабушка, так вообще его оправдывала, ведь он умный и помогает с математикой, ну, с кем не бывает. И даже когда она жаловалась на деда в (тогда) милицию и его забирали на несколько суток, то тут же несла ему супчики и отказывалась от своего заявления. Ей было его жалко. Это сейчас я понимаю, что бабушка — мазохистическая личность. А тогда не знала, как реагировать — то ли злиться, то ли тоже деда жалеть. С одной стороны, он — чудовище, а с другой, как мне говорилось, — любит меня.

И поскольку в голове была путаница, а противостоять я не могла, то потихоньку училась в этом жить. Определять по звуку ключа в замке, в каком настроении, пьяным или трезвым придет дед, и, если дело плохо, прятаться. Не подавать виду, скрывать агрессию, но на всякий случай спать с маникюрными ножницами под подушкой. О том, что творилось у нас дома, знали все. Соседи, отец, школьные учителя и мои одноклассники, милиция, И никто не вмешивался. Как ни удивительно, но, когда мне стало тринадцать, дед резко бросил пить. Просто в один день. Но это не принесло мне облегчение, я взрослела вместе со своей беспомощностью дальше.

О переезде и одиночестве
В школе я была очень жертвенной, слишком мягкой, не могла дать отпор, и одноклассники этим пользовались и издевались надо мной. А после школы я возвращалась домой, и то, что там происходило, меня не устраивало. Лет в пятнадцать я уже понимала, что, если так будет продолжаться, то добром не кончится. Что, если я как-то не выберусь, то так и увязну в этом болоте, повторю судьбу матери и сопьюсь. Я осознала, что хочу жить самостоятельно и как мне нравится. Но удалось мне это только в 23 — это был момент, когда терпение лопнуло.

Я хорошо помню эти дни. Уже восемь лет я страдала паническими атаками, мне не хотелось ни готовить, ни убираться, ни прихорашивать квартиру. Я просто не хотела ничего делать там, зато впервые почувствовала: я готова выкарабкиваться. Помню, как выкрикивала родственникам: «Скорее бы переехать, больше не могу!». Еще в тот момент были трудности в отношениях, и все это вместе подтолкнуло меня собрать волю в кулак — и взять за себя ответственность. Меня очень поддержали близкие друзья: помогли найти квартиру, перевезти вещи. Мы все это провернули за неделю — и я съехала от родных.

Мама с бабушкой меня ужасно стыдили, когда я уходила: «Ну как ты, Машенька, можешь? Ты же хорошая девочка! Что ж ты делаешь? А как мы без тебя будем?». Но они почему-то не захотели меня навестить, посмотреть, как я устроилась в новой квартире, хотя я их приглашала, мне хотелось приготовить для них ужин. Первые недели я только плакала. Это был период адаптации, и хотя и квартира, и район мне нравились, на душе было пусто и отвратительно. И то, что мама, которая работала через дом от моего, не хотела заглянуть в гости, еще больше меня добивало.

Потом постепенно я начала оживать — в прямом смысле. Я почувствовала, как становиться легче. Я поняла, что могу в своем доме делать, что захочу. В тот момент уже начали появляться деньги от иллюстраций и блога. У меня была необеспеченая семья, и доход позволил мне покупать себе то, что я хочу, ужинать тем, чем нравится. Помню, как заработала свои первые 60 тысяч и купила кучу разной одежды. Оказалось, что радовать себя так приятно, но это были внешние перемены, а внутренние мне еще предстояли. За ними я пошла в терапию.

О строгом терапевте
Я побывала у замечательного психиатра, он назначил нейролептики и антидепрессанты. До этого — в колледже — у меня уже был опыт психотерапии, не слишком удачный, но я знала, что совмещать психиатра и психолога правильно, и мне помогли найти подходящего специалиста. Моя терапевт на вид казалась холодной суровой мадам, она не была «терапевтом-мамочкой», в которой, как мне раньше думалось, я нуждаюсь. Сначала меня отпугивала ее строгость, но в итоге мы нашли контакт и я заметила, какая она интеллектуальная и профессиональная. И мы начали работать со всеми моими проблемами — сепарацией, паническими атаками, подавленными эмоциями, беспомощностью и чувством, что с моим мнением не считаются.

В терапии я особенно злилась на отца и на мать. За то, что не попытались меня защитить, зная, в каких условиях я расту. Что не попытались забрать, увести пожить в другое место — хоть в коммуналку. Меня сокрушала обида, я не понимала, как взрослые люди закрыли на это глаза.

О внутренней опоре
Мы стали прорабатывать мои отношения с родственниками. Я училась создать свою внутреннюю опору. Ощущать, что я есть в мире и у себя, что я — взрослый человек, который может из любой ситуации выбраться и взять ответственность за свои действия. И когда я изрядно поплакала, поревела, то постепенно начала отпускать родственников. Моя терапевт — гештальтистка, а также она использует телесно-ориентированную и арт-терапию. Наша с ней любимая техника — символдрама. Под ее руководством я воображаю определенный сюжет в голове, а домашнее задание — нарисовать его. После мы анализируем рисунок, и оказывается, что внутри сюжета — нужный мне инсайт. И каждый раз, когда я ощущаю, что теряю себя, я вспоминаю рисунок, чтобы ощутить себя его героиней, и это придает мне сил. И в этот момент я знаю: моя опора — это и есть я.

Из-за того, что отец меня бросил, я была чувствительна к моментам, где, как мне казалось, меня избегают. Если человек не ответил на сообщение через десять секунд, значит, он меня ненавидит – так я думала. Терапевт предложила мне замечать эти ситуации и записывать их. На сессиях мы смотрели на них с позиции взрослого человека. Я представляла наихудшие сценарии. Допустим, меня отвергли. Что может случиться? Да, мне будет тяжело от этого, но это пройдет, у меня есть я, и меня достаточно. Мне нравится, что терапевт заставляет меня четко формулировать запросы. Я не просто прихожу о чем-то поговорить, и это ничем не заканчивается. Не могу сказать, что мы уже все проработали, но точно ощущаю, как процесс идет, как меняются мои сны после сеансов; чувствую, как что-то шевелится в подсознание и что-то происходит в жизни. В терапии я поняла, что необязательно копать прошлое; можно разбираться с его симптомами в настоящем. И это настоящее обязательно приведет к открытиям.

О том, как быть взрослой
С родственниками я сейчас общаюсь, но совсем в другой роли. Отношения на расстоянии с ними стали в разы лучше, плюс я научилась выстраивать границы. Если я не хочу брать трубку, то не буду. Если меня не устраивает тема беседы, я прекращу разговор. Я больше не потерянный маленький ребеночек с паническими атаками и ворохом тревожности. Я — самодостаточный человек, не завишу от родственников, могу помочь себе и даже другим. Это — большая ответственность и огромное наслаждение. Мне нравится быть взрослой.