Расстройства пищевого поведения (психоаналитический взгляд)

На терапевтических сеансах клиенты часто говорят: «Мои отношения с едой — сложные». Психотерапевт уточняет: «Ваши отношения?» Ведь прежде чем выяснить, в чем сложность, нужно понять, какое место еда и пищевое поведение занимают в жизни человека. Или — чье место.

Это могут быть отношения, в которых еда успокаивает. Это может быть история, окрашенная тайным, запретным удовольствием. Как символично, что «свидания» с едой часто происходят под покровом ночи или просто подальше от чужих глаз. За наслаждение приходится расплачиваться стыдом, за «запретную связь» — самонаказанием. Еда может быть тем, для кого «дверь всегда закрыта», но от кого невозможно избавиться — даже ценой собственного здоровья, собственной жизни. Как часто случаи тяжелой анорексии и булимии становятся «немым криком», свидетельством раннего дефицита любви и профицита ненависти, безразличия, даже насилия в семье. Иной раз отношения с едой — это отношения с тем, «кто в зеркале», с нарциссическим двойником, перфекционистские требования которого удовлетворить невозможно. Холодная поверхность зеркала навсегда скрыла за собой того, с кем хотелось бы быть, кем хотелось бы стать. И никакие диетические дары не меняют этого факта.



Младенец голоден (и это – о любви)

Психоаналитик Дональд Винникотт говорил, что начало кормления — это начало объектных отношений. Модели, которые станут ведущими в психике взрослого, закладываются именно в период младенчества — то есть с самого начала. Вселенная новорожденного — мать. Она заботится о нем, видит, слышит, понимает без слов, кормит и, конечно, любит. Потому, испытывая голод, младенец стремится не только к инстинктивной цели удовлетворить потребность в пище, но и больше того — получить подтверждение безусловной любви, в удовольствии, в покое. Мало что меняется с годами. Каждый из нас имеет свою модель пищевого поведения, свои субъективные привычки.

Мы не просто употребляем пищу, а готовим ее, или едим что-то, для нас приготовленное. И тут есть варианты. Нам нравится то, что сделано с любовью — может быть, это домашняя еда. Или с профессионализмом — скажем, блюдо от шеф-повара. Или просто: соответствующее «стандарту качества». Определенные гастрономические предпочтения кое-что говорят о каждом из нас, не правда ли?

Те или иные расстройства пищевого поведения, их разнообразные симптомы, связанные с так называемой «оральной стадией» — самой первой стадией психосексуального развития — в психоаналитическом смысле довольно часто являются попыткой отреагировать или компенсировать нехватку заботы и любви. И здесь симптом может иметь глубокое символическое измерение, т.е. «говорить» о чем-то, «показывая». Почему же не «рассказывая»? Потому что самые ранние травмы случаются задолго до овладения ребенком речью. По этой же причине психотерапевтический, психоаналитический процесс предполагает при такой симптоматике больше времени, терпения и внимания к деталям — до того, как человек сможет действительно рассказать о своих чувствах.

Съедобное / несъедобное

Зигмунд Фрейд, говоря о психологических защитах, связанных с ранним периодом развития, описывал простой механизм: нам хотелось бы проглотить, принять что-то хорошее, приятное, полезное, но выплюнуть неприятное, вредное, враждебное организму. Биологическая метафора равна здесь началу психической деятельности. На этой основе формируются более сложные (и, порой, запутанные) психологические процессы. Все они так или иначе связаны с принятием, «перевариванием» и усвоением опыта.

Однако мы хорошо знаем, что далеко не весь опыт приятен, полезен и безопасен. Горькую таблетку мы стараемся проглотить целиком, не разжевывая (зная, что от нее будет польза). Не имея психических возможностей справиться иначе, горький, болезненный опыт мы также можем «проглотить», не разбирая деталей. Говоря психоаналитическим языком – инкорпорировать. Так травма становится частью личной истории, но и психологической проблемой (будучи «проглоченной», но не прожитой, она не «переваривается» — присваивается, но не усваивается).

Если пищевое поведение имеет яркий симптоматический характер, или перерастает в расстройство —то есть показывает нам на поведенческой и психосоматической «сцене» эту модель инкорпорации — мы можем найти следы травм в истории человека. Так анорексия станет знаком «отказа» («я не хочу ни присваивать, ни усваивать — это слишком болезненно, слишком опасно»), булимия — знаком «отбрасывания» («я нуждаюсь в этом, но не могу позволить себе ни присвоить, ни усвоить»). Компульсивное переедание будет символизировать повторение без результата («я присваиваю это снова и снова, но оно не усваивается»), а расстройства ЖКТ — проблему психической переработки («я не могу/не хочу это переваривать, чтобы усвоить»).

Продукт гастрономический и психический

Мы все так или иначе компенсируем ранние травмы и дефициты в любовных или дружеских отношениях, в профессиональной деятельности, в привычках и хобби, но иногда — в зависимостях, среди которых может быть и пищевая. Когда особенности пищевого поведения занимают в жизни человека слишком много места, можно сказать, что пища берет на себя объектную роль — замещает собой переживания, мысли, отношения. Так психическая продукция подменяется продуктом реальным, гастрономическим.

В каком-то смысле любые вариации в симптомах расстройств пищевого поведения говорят о зависимых отношениях с едой. Даже в том случае, если на первом месте здесь как будто бы стоит контроль и самоконтроль. Желание жестко придерживаться той или иной диеты, четко структурировать сочетание продуктов, элементов, калорий – это, с одной стороны, наведение порядка, но с другой, в более ультимативных, навязчивых формах – идентификация с внутренним агрессором и зависимое подчинение его требованиям.

Чтобы справиться с этим, нужно многое вернуть на свои места, навести порядок именно в психической жизни. Ясно, что в терапевтическом процессе главным станет движение от действия к переживанию и возможности говорить о чувствах, то есть — к психизации внутренних конфликтов.

Если всё так просто, почему так сложно?

Даже осознав наконец причины, генезис неблагоприятной модели пищевого поведения, оказывается довольно сложно изменить ее. Тому есть два основных объяснения. Во-первых, на это требуется время. Исходный дефицит или травма прошли долгий путь неудач в психизации, прежде чем нашли свое место в теле и в действии. Обратное движение в рамках терапии, конечно же, не будет мгновенным. Во-вторых, когда симптом или симптоматическое поведение находят себе место и выражение, возникает ложное чувство упорядоченности (именно его можно спутать с успокоением во время компульсивного приема пищи).

Симптом будто бы защищает от тревог, хоть временно и очень ненадежно. Такая защита постепенно все больше напоминает изоляцию — тем более, если человек не может поделиться своей проблемой, боится, стыдится или считает, что проблемы вовсе нет. Расстройство пищевого поведения становится бегством от реальности в отношения с едой. И как во всех иных способах ухода от реальности, от этого сложно отказаться. Перспектива заменить мгновенную компульсивную разрядку на психическую работу с болезненными чувствами, травмировавшими когда-то переживаниями, но ведущую и в итоге к новому взгляду на себя, не всем кажется заманчивой, не все готовы найти на это силы.

Однако постепенно существование внутри этой защиты как будто лишается кислорода, окружающий мир отступает все дальше, и образуется вакуум — жизненная и психическая пустота, пребывание в которой по-настоящему мучительно. Нужно помнить, что обратное движение — движение к себе — возможно. Главное найти смелость начать.